ДОННА ТАРТТ. К ЮБИЛЕЮ ПИСАТЕЛЯ

Донна Луиза Тартт (Donna Louise Tartt, 1963) — известная американская писательница и лауреат Пулитцеровской премии 2014 года. Она написала всего три крупных романа за тридцать лет, но каждый из них стал бестселлером и получил литературные премии.

Исследователи творчества Донны Тартт находят в этом произведении много отсылок к творчеству Достоевского: «Один аффект и один холодный расчет — чистейшей воды повтор истории со старушкой-процентщицей и Лизаветой Ивановной. Да и сама идея вакханалии — проверка самого себя, которую совершал Родион. Только он пытался приобщиться к Наполеону и сверхчеловеку, а не к греческим мистериям. Убийство студента можно назвать и повторением сюжетной ситуации романа „Бесы“: выходит двойной круг значений и отсылок».

Ричард, от чьего лица ведется повествование, становится свидетелем горя семьи убитого их компанией однокурсника. И в его душе пробуждаются неожиданные чувства: «я словно бы врезался на полной скорости в кирпичную стену. Внезапно — и на самом деле только сейчас — на меня обрушилась горькая правда: мы совершили страшное, необратимое зло».

И здесь, в момент наивысшего напряжения истории, Тартт цитирует Достоевского — фразу из диалога Раскольникова и Порфирия Петровича, в котором первый признается в убийстве. Но, в отличие от петербургского студента, герои Тартт не раскрываются полиции и родным убитого, они предпочитают хранить тайны. И эти тайны метафорически убивают их: компания друзей хранит молчание и распадается, их связи с миром и друг с другом постепенно рушатся.

Читательские мнения кардинально расходятся. Кто-то считает, что произведение — «безумно атмосферный и увлекательный, красивый и безжалостный роман об одиноком детстве и одиночестве вообще, смерти и губительности боли, которую не с кем разделить, о том, что победа зачастую ничем не отличается от поражения, а то, что нас больше всего пугает, чаще всего так и не случается»…

А у кого-то «впечатления остались двоякие — очень тягучее повествование, медленное, как знойное лето … медленное, сонное».

Кому -то показалось, что «…много чего в этом романе происходит — баптисты, мормоны, проповедники со змеями, змеи, змеи (очень много змей), наркоманы… дети третьестепенного персонажа, красные перчатки, похороны, бассейн, больницы, продавец машин… Боже, сколько всего! Но все это не ведет к единому смыслу — правды не существует, искать ее бесполезно, жизнь не поддается объяснению, в ней нет фабулы, завязки и развязки, злодей в конце не наказан, морали нет… Вопрос открытый».

Есть версия, «что в „Щегле“ Тартт поставила перед собой честолюбивую задачу написать роман так же, как Фабрициус написал картину, т. е. какие-то детали сделаны как настоящие, например, крылышки, а что-то написано прозрачно, так что видна работа художника». Возможно, многие несуразности романа объясняются именно этим: вот вам страницы, где гиперреализм, а вот вам чистая схема, а вот вам стилизация под старину, а вот под кино.

Исследователи творчества Донны Тартт заявляют, что «Щегол» тоже интересен в плане цитат и аллюзий: герои рефлексируют над «Идиотом», а главный герой Тео — своеобразная пародия на князя Мышкина, который, стараясь помочь людям вокруг, совершает одно преступление за другим. Одна из глав «Щегла» даже называется «Идиот». Исследователи, сопоставляя, даже пользуются термином «код Достоевского»: это особая связь на смысловом и образном уровнях.

Борис, друг Тео, через которого происходит связь с русской культурой и акцентируется внимание на интертекстуальной «достоевщине», задается типичными вопросами: «Если от добрых намерений иногда бывает вред, то, возможно, что от плохих бывает не только плохое? А вдруг иногда неверный путь — самый верный?» Тео не сходит с ума, не уничтожает себя, как Мышкин. Он выживает и перерождается благодаря поддержке друга и невесты.